На страницу «избранные статьи»
Виктор
Мартынов
АНТИКВАРИАТ – ЗОНА ЭСТЕТИЗМА
«Что было,
то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под
солнцем. Бывает нечто, о чем говорят; «смотри вот это новое», но это было уже в веках,
бывших прежде нас.
Еккл.
1:9-10
Странные и поучительные вещи обнаруживаются во времена
перемен, на которые выпало жить нынешнему поколению прежних граждан страны Советов.
К примеру, то, что раньше было тайным и скрывалось как постыдное и даже
уголовно наказуемое влечение к запретному собирательству предметов
дореволюционной старины (художественно-мемориальных раритетов, царских наград,
икон, картин, мебели, изделий декоративно-прикладного и тем более ювелирного
искусства) с целью их сохранения на правах личной, а не всенародной (читай
музейно-государственной) собственности, сегодня усиленно анонсируется под
именем престижного хобби – антиквариата. Еще в начале девяностых годов прошлого
века законопослушный коллекционер, формируя собственное собрание
историко-художественных ценностей, обязан был зарегистрировать это имущество в
соответствующих госучреждениях (Минкультуры и МВД), дабы не вступать в зону
криминального предпринимательства на почве валютной стоимости продаваемого или
обмениваемого шедевра. Несанкционированная рыночная инициатива здесь грозила
реальным сроком пребывания «в местах не столь отдаленных», не говоря уже о
судимости и иных последствиях.
Теперь, в пору строящегося капитализма, занятие
антиквариатом из сферы спекулянтской деятельности официально переместилось в
область вполне респектабельного бизнеса, обладающего, кстати, высокодоходной
рентабельностью и перспективной динамикой. В столичных и крупных провинциальных
городах Российской Федерации, начиная с середины последнего десятилетия
ушедшего века, спорадически возникали, расцветали и угасали, уступая место
новым АО, ООО, а также прочим частным образованиям, различные антикварные
объединения, аукционные дома, художественные салоны, выставочные центры и
галереи. В конкурентной борьбе выживали лишь сильнейшие, те, что смогли не
только встроиться в рыночные отношения, но и формировать сам рынок
антиквариата.
Присутствуя на современном художественном рынке вот уже десятилетие, антикварные фирмы сумели не
только легализовать торговлю антиквариатом, что само по себе знаменует прорыв
на Запад с его устойчивой структурой антикварного дела и эффективной
субординацией общекультурных приоритетов (от сугубо экономического до
духовно-эстетического), но также утвердить собирательство древностей в качестве
фактора, эстетизирующего среду обитания «гомо советикус» или, по-простому,
обывателя. Сегодня слово «антиквариат» звучит авантажно – из чего-то
таинственно-интригующего, опасно-волнующего, недоступного «человеку толпы» оно
стало обозначением опыта особо тонких переживаний, возможности обрести и, что
главное, засвидетельствовать изысканный вкус к возвышенному, своего рода
эстетство по отношению к повседневности.
Если на заре отечественного коллекционирования предметов
искусства у истоков этой
бескорыстной блажи «жить в красоте» лежал эпикурейский призыв «наслаждаться
каждым мигом, ибо нет ничего восхитительней, нежели обладание властью над
временем» (как раз это ценится наиболее всего в антиквариате), то сейчас,
слегка переболев жаждой наживы (когда покупаешь раритет сегодня и задешево,
чтобы продать завтра и намного дороже), любитель изящного вновь устремился к
артизации современного технотронного быта, исполненного весьма раздражающей
«суеты сует и томления духа». Поистине – «всему свое время, и время всякой вещи
под небом» (Еккл. 3:1).
Действительно, принятое у нас нормативное определение антиквариата как «торговля старинными
предметами, картинами, книгами» иначе чем «фигурой умолчания» не
воспринимается, ибо трудно понять, за что советская власть законодательно
преследовала антикваров, угрожая уголовной ответственностью «лицам,
занимающимся любыми сделками с валютообразующими товарами», к коим и относятся
все музейные памятники и художества. На деле это означало не столько
демагогически выигрышную акцию «изгнания торговцев из храма» под видом борьбы
большевиков за чистоту «искусства для народа», сколько политику монополизации
государством возможностей внешнего международного рынка, то есть одного из
важнейших и устойчивых секторов мировой экономики – антикварной торговли.
Поэтому в основе своей благородная и бескорыстная страсть к коллекционированию
именно культурно-эстетических ценностей безотносительно к их материальной
стоимости для нашей страны на долгие годы оказалась противоестественно
сопряженной с перспективной окончить жизнь на зоне среди «барыг» (перекупщиков
краденого) и воров. Все художественно значимое объявлялось достоянием народа,
собственностью государства и, соответственно, находилось под его охраной.
Короче, профессия антиквар (от лат. antiquarius – любитель древностей), долгое время
пребывая у нас вне закона,
лишь сегодня приобретает легальный статус. «Время молчать, и время говорить»
(Еккл. 3:7). Настала пора говорить.
Папой Сикстом IV Рафаэль Санти был назначен первым
профессиональным антикваром Ватикана. Им была составлена сводная опись
(прообраз будущих каталогов) всех коллекционных собраний Ватикана по групповому
принципу – отдельно свитки, рукописи, манускрипты, книги, живописные
произведения (алтарные образы, картины анонимов, заказные полотна
современников), ювелирные изделия, церковная утварь, литургические ткани,
облачения и так далее, выполненные для храмов или подаренные по дипломатическим
каналам папской курии.
По сути, этим было положено начало систематизирующему
подходу к изучению художественного наследия и, если угодно, классической
истории искусства, хотя само антикварное дело развивалось на иных побудительных
импульсах, главным среди которых выступало отнюдь не стремление к
накопительству вещей ради их денежного эквивалента, а пафос историзма, упоение
«патиной времени», ароматом прошедшего, стилево запечатленным в облике
старинной рухляди.
Пассеизм, отвлеченное (без погружения в конкретику)
любование прошлым, эстетическое благоговение перед художественными
пристрастиями досточтимых предков – один из главных исходных постулатов
культуры как цивилизующего фактора. И в этом смысле мотивация занятий
антиквариатом легко объяснима тем обстоятельством, что каждый человек ищет
самоидентификации духовно-социального плана через приобщение себя к творческим
достижениям талантливых предшественников. Практически для многих поколений
людей (и до Рафаэля, и после) оказался обязательным механизм «селекции»
любителей старины, их отторжения от невнятной безвкусицы толпы
(руководствующейся случайными, сиюминутными капризами обезличенного
большинства). Разного рода чудаки, типа Чезаре Рипа с его «Иконологией», устремлялись к подтверждению
значимости собственного существования как раз в аккумулировании безусловных
эталонов изящного, хотя бы и чисто эмблематически.
Таким образом, антиквариат всегда выступал делом потаенным,
занятием малопонятным и очень избирательным в том смысле, что собиратели
специализировались на коллекционировании не только драгоценностей или предметов
искусства, но, на сторонний взгляд, символических пустяков, явных безделиц
вроде игрушек, кукол, нецке, поздравительных открыток, этикеток и марок. В
исторической ретроспективе феномен собирательства выглядит чем-то похожим на
легкую одержимость вечным искушением выйти за пределы утилитарного, в зону
удовлетворения сверхнормальных потребностей, особого эстетизма жизненного
уклада.
Увлечение антиквариатом никогда не было прерогативой масс.
Обыденное восприятие коллекционирования как profession de foi, то есть в качестве символа веры, утверждения экстремального образа
существования не вполне адекватных людей, автоматически вытесняло этих
представителей на обочину культурного мэйнстрима. Вместе с тем подобная
маргинальность антиквариата ситуационно демократизирует художественную
культуру. Всякий хоть как-то связанный с антикварным делом – дилер, лотмейстер,
эксперт-искусствовед, менеджер-аукционист и даже просто продавец-консультант в
модном салоне или лавке старьевщика, – испытывает на себе гипнотическое
воздействие ауры «немых свидетельств преданий старины глубокой».
За каждой вещью в антиквариате кроется волнующая и
самобытная легенда. Провенанс (сумма разнообразных сведений о происхождении и
бытовании антикварного предмета) часто сродни интригующим детективным историям,
во всяком случае, она обладает подлинной драматургией магического
перевоплощения. Показательно здесь то обстоятельство, что многие, приобщаясь к
антиквариату в качестве, так сказать, обслуживающего персонала, вовсе не
помышляя о статусе коллекционера или «знатока древностей», все же резко меняют
свой стиль жизни, само мироощущение и собственно судьбу. Мистическая власть
антикварных вещей над человеком традиционно закреплена в поклонении талисманам,
вотивным амулетам и памятным сувенирам. Валерий Брюсов заметил: «Есть тонкие
властительные связи меж контуром и запахом цветка», доподлинно зная о
совпадении начала и конца, материи и духа.
То, как разительно антиквариат преобразует души неофитов
(гр. neophytos – новообращенный в какую-либо веру, приверженец тайного учения), хотя
бы и при явно выраженном интересе к работе с полукриминальными, а нередко и с
уголовными по провенансу вещами, убедительно подтверждают труднообъяснимые
случаи из обычной аукционной практики. Например, на осеннем антикварном Салоне
2002 года Министерству культуры Российской Федерации анонимно был подарен целый
ряд высококлассных экспонатов, похищенных из разграбленного еще во время первой
чеченской кампании Грозненского художественно-краеведческого музея. Среди
подаренных предметов находилась также картина прославленного русского живописца
Франца Рубо, стоимость которой составляет весьма внушительную сумму в валюте,
достаточную для безбедного существования в любой стране мира. Неясно, что
сподвигло на такой благородный поступок этого дарителя. Можно лишь предположить
радикальную психическую перестройку его поведенческих установок. Последний
«владелец» ворованных полотен, прошедших, надо полагать, не одни руки в
криминальном торге матерых спекулянтов, видимо, подвергаясь настолько сильному
воздействию эстетической составляющей произведений, с которыми имел возможность
непосредственного и потому остроэмоционального контакта длительное время, незаметно для себя перешел с уровня
эгоистичного потребителя искусства (хотя бы в денежном эквиваленте) на уровень
эстетствующего музейного ценителя прекрасного.
Аналогичные коллизии, похоже, определяют характерную для
нынешнего этапа тенденцию в антиквариате. Прошла пора, когда «древности» чуть
ли не оптом скупались «новыми русскими» или вовсе бандитами с целью «вложения
денег» и расчетом на возможную «обналичку» этих капиталов на Западе. Это
произошло не вследствие ужесточения законодательных норм в регулировании антикварного
рынка, и не вследствие профессиональной неподготовленности
псевдоколлекционеров, не умеющих отличить фальсификат (подделку) от оригинала,
а прежде всего вследствие заметной актуализации представительской функции
собирательства.
В середине девяностых годов прошлого века стало модным
заниматься музеефикацией домашнего быта, обустройством современных интерьеров
антикварной мебелью, светильниками, предметами стильного декора и тому подобным
«хламом». Реальное повседневное проживание или пользование всей этой роскошью
выглядит затруднительным и неудобным в современных условиях, да практически и
не предполагается. Истинное назначение подобных антикизирующих ассамбляжей –
репрезентация вкусов владельца, его притязаний на духовно-интеллектуальную
«продвинутость» по сравнению с остальными, нетворческими персонажами
разыгрываемой социальной мизансцены, где скучные, прозаичные категории «здесь и
сейчас» романтизируются отсветом вечности.
Проще говоря, ностальгия по чувству собственной значимости
для истории или хотя бы показной состоятельности в культурном контексте (помимо
обычной гордыни и самоутверждения ради престижа) вовлекли в антиквариат особую
группу людей, лиц публичного свойства, ищущих признания своей исключительности
всеми доступными средствами. Это не только знаменитости бомонда или завсегдатаи
светских тусовок, но также представители мира богемы – актеры, художники,
музыканты, певцы, поэты, волею судеб оказывающиеся на острие популярности и
общественного спроса. Коллекционирование заведомо бесполезных и к тому же
руинированных изделий старинного «ширпотреба», то есть вещей, не уникальных в
художественном отношении, но стильных и поэтому дорогих, здесь призвано
смодулировать имидж эстета, человека, чурающегося низменных инстинктов и
побуждений (иметь, чтобы продать во имя выгоды), но желающего обладать, дабы
пользоваться с чувством глубокого самоудовлетворения.
Рекламный по сути способ предъявления «антикварной
упакованности, приравненный к божественному безумию тщеславия» с позиции
классического психоанализа легко объясняется механизмом вытеснения и замещения
комплекса неполноценности фундаментальным опытом коллективного творчества
гениальных предшественников. Действительно, вряд ли мистер Икс из числа
новообращенных «антикваров с гонором» приобретает «Павловский мебельный
гарнитур» с целью обставить им рабочий кабинет или гостиную для приема друзей
дома, а гербовой бокал Екатерины II – дабы пить из
него свежевыжатый ананасовый сок. Этим предметам скорее уготована роль
«свадебного генерала» на званом «пиршестве духа», функция чистого
представительства в лукавой игре их хозяина под названием «казаться для меня
значит быть».
Кстати, именно поэтому «любители древностей» новейшего
призыва довольствуются в своем увлечении даже эффектными имитациями, бутафорскими
муляжами, сомнительными реконструкциями стильных памятников воображаемого
прошлого, придуманного малообразованными реставраторами или недобросовестными
экспертами-адвайзерами. Сюда же подпадают модные дизайнерские стилизации в духе
«шинуазри», «тюркри», «ар деко» и иных оформительских подходов
театрализирующего свойства. Пафос истинного коллекционирования тут явно
подменяется стремлением «свою жизнь превратить в спектакль», во впечатляющее
зрелище охудожествления повседневности, и этим обусловлен демонстративный (на
грани ханжества) альтруизм владельцев подобных витринных презентаций
антиквариата, хотя и по принципу «на тебе, Боже, что нам негоже».
Впрочем, такое низведение антиквариата к мишуре ради
броского пиара содержит и позитивные начала, поскольку инициирует интерес
широкой публики не только в отношении меценатствующего собирателя, но и
духовной составляющей этой аристократической забавы. Порыв к внеутилитарному,
подчеркнуто некоммерческому использованию редких предметов времен бабушкиной
молодости, обусловленный к тому же явным пренебрежением их подлинностью и правовым статусом общественного
или личного достояния (когда важна лишь знаково символическая экспрессия вещи),
переводит антикварное дело в сферу откровенной метафизики, чего‑то
похожего на «игру в бисер», блестяще описанной Германом Гессе.
Примечательно, что наряду с повсеместным распространением
дилетантской практики таких «публичных антикваров», для которых подарить свою
коллекцию или ее часть детскому дому либо заштатному музею означает прежде
всего рекламную акцию, время от времени появляются также и те, кому необходимо
это отчуждение от вульгарно-материалистских обетований в пользу идеального,
дабы утвердиться профессионально на основе спорного, но концептуально
выраженного кредо: «полная и верная атрибуция памятника по силе впечатления
равна реальному обладанию им». Легкость, с которой эти люди идут на
межколлекционный обмен работ далеко не равноценных при условии их избыточного
экспертного сопровождения, тщательном документировании атрибутирующих признаков
и вообще всяческих сведений об историческом бытовании антикварного изделия,
убедительно свидетельствует о приоритете в данном случае ментальных параметров
собирательства.
С недавних пор у музейных искусствоведов (экспертов, экспозиционеров, хранителей и просто
экскурсоводов) особой популярностью пользуется категория «выставочной
обустроенности» художественного произведения в смысле его самодостаточной
экспликации каталогами, этикетажем и даже виртуальными носителями информации,
вроде Интернета или аудиовизуальных репликантов. Тут особо убедителен
креативный телепроект Михаила Шемякина «Музей воображения», где эйдетика (греч.
eidos – образ, форма, сущность, наглядно укореняемые в памяти) зримо
развоплощает антиквариат сетью фантомных ассоциаций, синестезийных метафор и
знаковых видеом.
Отсюда понятно, что экспертное заключение по фотографии
вкупе с исторической справкой о «Табакерке Марии Антуанетты» (г. Лилль,
после 1770 г., серебро, слоновая кость, стекло, чеканка, гравировка, пуансон,
акварель; 8,8х3,4 см; клейма –
стилизованная лилия под короной – союз серебряников г. Лилля; лилия в прямоугольном щитке – неизвестный
мастер круга Людовика XIV) вполне могут сами по себе выступать
артефактом, достойным внимания антикваров, как эталонный материал для
сравнительных изысканий. Кстати, знаменательно отметить, что
специалисты-эксперты (за редким исключением) принципиально не коллекционируют
реальных предметов, предпочитая сбор индексных реквизитов вроде того, что
«аналогом для изображения королевы на табакерке стал портрет, написанный
Элизабет Виже-Лебрен в 1779 г. для Версаля – резиденции Марии Антуанетты в годы
правления Людовика XVI, чей миниатюрный образ представлен рядом и свидетельствует о
супружеских узах, соединивших царственную чету 16 мая 1770 г.». Собственно,
такие сведения для знатока и составляют сверхзадачу собирательства. В
культурологическом аспекте они более ценны, нежели само изделие, потому что,
согласно дворжаковской концепции «истории искусства как истории духа», с одной стороны,
ясно указывают на истоки рождения нового жанра «парного портрета», а с другой –
заметно обогащают атрибуционный арсенал антикваров.
Атрибуция в антикварном деле – занятие, уравнивающее по
значимости материальные и идеальные компоненты памятника, определяющее его
ценность комплексно на основе научной экспертизы авторства конкретного
произведения, относительно точного обозначения времени и места его создания,
всестороннего реставрационного исследования техники и технологии, происхождения
и истории бытования вещи, закрепленных в ее иконографических и стилевых
характеристиках. Культурообразующий субстрат, выявляемый при этом, оказывает
универсальное воздействие на всякого поклонника изящной старины, с присущей ей
игрою мнимостей, амбиций и алчных вожделений. Выходя из коллекционного
подполья, теневого существования как «вещи в себе», доступной и ценной только
избранным, антикварное изделие, будучи публично «засвечено» атрибутирующим
обеспечением (искусствоведческими текстами, аукционными каталогами, покупательским
рейтингом, наконец, рекламой) сберегает статус креативной матрицы.
Тот же импульс бегства из немоты оригинала к
информационно-коммуникативным версиям его манифестации породил современную моду
на римейки, рецитации, музейные реконструкции и высококлассные принты – вместо
потребления банальных подделок. Как мудро утверждал Кант, удовольствие
эстетизма коренится в незаинтересованности суждения о прекрасном, ибо
«существует такая видимость, с которой дух играет и не бывает ею разыгран.
Через эту видимость создатель ее не вводит в обман легковерных, а выражает
истину».
Вот почему занятия антиквариатом на любом уровне погружения
в эту стихию и качественного ее освоения затрагивают личность глубинно,
уподобляясь той бабочке, которая, «из тени в свет перелетая», словно исполняет
в мистерии всеобщих соответствий – вещей, идей и символов – танец вспорхнувшего
цветка, хотя и эфемерный, но очень привлекательный.
Опубликовано: справочник «Единый
художественный рейтинг». Вып. 7. М., 2003.
На страницу «избранные статьи»